Именно об этом художественном эскапизме выставка «Некто 1917», созданная кураторской группой Третьяковской галереи. Столетие революции российские (равно как и зарубежные) музеи сами себя обязали отметить «датными» выставками: и здесь уж кто на что горазд. Самыми популярными стали варианты проектов, где все красно-красно («Плакат эпохи революции» Русского музея) или русско-авангардно (по этому пути пошла нью-йоркская МоМа, сделав выставку «Революционный порыв: расцвет русского авангарда»). А вот лондонская Королевская академия показала выставочный блокбастер иного плана – в «Революции. Русское искусство 1917-1932» помимо авангарда было кое-что еще – реализм и его социалистическое продолжение. Третьяковская галерея пошла еще дальше, посвятив 1917-му полифонический роман, заглавными героями которого стали художники со своими страхами и мечтами, а не направления и стили.

Чудо как хороша драматургия экспозиции: здесь, как в пьесе, и внятный пролог в виде картины Кандинского «Смутное», написанной ровно в тот самый 1917, и до буквальности деление на левых (русский авангард в ударном составе – Малевич, Розанова, Попова, Клюн, Сенькин, Родченко) и правых (парадные портреты Исаака Бродского, натюрморты Ильи Машкова и интерьеры Остроумовой-Лебедевой), мощная кульминация – черная комната с жутчайшими архивными фотографиями и кинохроникой революционных событий, и неоднозначный эпилог с разбитой статуей свободы Николая Андреева. Последнюю в 1919 установили на Советской площади в Москве, а в 1941 за ненадобностью и ветхостью взорвали (на выставке – уцелевший фрагмент). Кураторы дают общим планом целый срез русского искусства, созданного накануне революции.

Стратегии поведения художников в нервный, взвинченный 1917 считываются моментально: здесь утопист, мечтатель Малевич с парящими в белом космосе квадратами и прямоугольниками на холстах, рядом – выживающий при любом режиме Бродский с портретом Керенского на пике его славы, эскапист Сомов, и через год после октябрьских событий продолжающий рисовать иллюстрации к «Книге Маркизы», и чуткий к народному нутру Борис Григорьев, жестко и честно изобразивший «Лики России» (1921).

И в этой истории нет однозначных героев: вот милая безделица Сергея Судейкина – «Летний пейзаж» с безобидными нимфами на фоне идиллического озера в разделе «Прочь от этой реальности», а ближе к финалу выставки – тот же Судейкин, но уже с едким плакатом «Слетайтесь вольные птахи», где карикатурный Николай II «освобождает» народ от своей государевой власти.

Это выставка о томительном, сводящим с ума ожидании и диком ужасе перед неизвестным, когда в ситуации неразличимости перед бурей все становятся равными. За скобки выносятся сюжеты, напрямую с связанные революцией (сюжета о штурме Зимнего вы здесь не обнаружите, и даже Ленин нигде не мерещится) – всего пара рисунков из московского собрания Подстаницких показывает 1917 год в Москве.

Состав выставки неимоверно «звездный» и даже хрестоматийный, но все же и без редкостей не обошлось: едкая карикатура «Бывшее его императорское величество» Владимира Лебедева для журнала «Новый Сатирикон» или «Зеленая полоса» Ольги Розановой – чистое сокровище.

Смелость кураторов в крамольной для русской культуры мысли - художник в этот страшный 1917 вовсе не провидец, а самый обыкновенный человек, которому страшно, а выставка оборачивается групповым сеансом терапии по излечиванию травмы, нанесенной революцией. Разве что голоса в этом хоре порою сливаются, а хочется узнать чуть больше о каждом из них – личных историй художников на выставке немного.

«Некто 1917» - ход конем в юбилейной череде выставок, меняющий привычную оптику на юбилейный формат – ни революционный пафос агитпродукции, ни авангардная утопия.